Должен ли историк быть объективным. Международная научная конференция на истфаке мгу "может ли история быть объективной?". Связь между памятью и культурным наследием

Ещё по теме

История истории Жака Ле Гоффа
Известный французский медиевист рассуждает о фундаментальных проблемах исторической науки

Об истории принято много спорить. Одни и те же исторические факты оказываются инструментами политического противостояния и массовых манипуляций.


Жак Ле Гофф


Но что такое исторический факт? Что такое объективное представление о нем? Что, в конце концов, сама история? Ответам на эти вопросы посвящена, вышедшая в издательстве РОССПЭН книга известного французского историка Жака Ле Гоффа .
Он является представителем известной французской исторической Школы «Анналов», которая сформировалась вокруг одноименного журнала. Группа историков поставила своей целью описать исторический процесс с точки зрения индивидуальных мотивов. Данное исследовательское направление сместило фокус исторической науки с известных исторических персонажей и громких событий на ежедневную рутинную жизнь людей, которые в «обычной» истории представлены как безликая масса.

Но в своей книге Ле Гофф не пишет об истории того или иного события или эпохи – он пишет об истории как науке, пытаясь расшифровать и понять ключевые для нее понятия, такие как память и забвение, древность и современность, прошлое и настоящее – собственно все то, что лежит в основании истории как некой реальности. В результате у Ле Гоффа получается история собственной науки, которой он посвятил свою жизнь.

С разрешения издательства РОССПЭН «Русская Планета» публикует фрагмент книги Жака Ле Гоффа, посвященный проблеме объективности в историческом знании .

История, согласно Хайдеггеру, это не просто осуществленная человеком проекция настоящего в прошлое, но и проекция в прошлое в наибольшей степени вымышленной части его настоящего; это проекция в прошлое будущего, которое он выбрал для себя, это история-вымысел, история-желание, обращенная вспять... Поль Вен прав в своем осуждении этой точки зрения, говоря, что Хайдеггер «всего лишь встраивает в антиинтеллектуальную философию националистическую историографию прошлого века». Но не является ли он оптимистом, добавляя: «Действуя таким образом, он, подобно сове Минервы, проснулся с некоторым опозданием»?

Прежде всего, потому что существуют по крайней мере две истории, к которым я обращусь вновь: история как коллективная память и история историков. Первая предстает перед нами как преимущественно мифологизированная, искаженная, анахроничная. Но она представляет собой пережитое в рамках никогда не прекращающейся связи между настоящим и прошлым. Желательно, чтобы историческая информация, широко распространяемая профессиональными историками и популяризируемая школой и – именно так должно было бы быть – средствами массовой информации, вносила коррективы в эту традиционно ложную историю. История должна прояснять память и помогать исправлять ее ошибки. Но не подвержен ли сам историк некоей болезни если и не прошлого, то по крайней мере настоящего, а также воздействию существующего на бессознательном уровне образа воображаемого будущего?

Первое различие должно быть установлено между объективностью и непредвзятостью. «Непредвзятость обдуманна, а объективность бессознательна. Историк не имеет права придерживаться доказательства, вступающего в противоречие со свидетельствами, поддерживать обоснование, каким бы оно ни было. Он должен установить и доказать истину или то, что он считает истиной. Но у него нет возможности быть объективным, абстрагироваться от своих представлений о человеке, особенно когда речь идет об оценке значения фактов и их каузальных отношений».


Вольфганг Моммзен


В первую очередь отметим влияние социальной среды на идеи и методы историка. Вольфганг Моммзен выделил три элемента такого социального давления: «1) собственный образ, выработанный самой социальной группой, которую исследует историк, к которой он принадлежит или от которой зависит; 2) его понимание причин социальных изменений; 3) перспективы грядущих социальных изменений, которые историк рассматривает как вероятные или возможные и которые задают ориентиры его исторической интерпретации».

Однако невозможно избежать «презентизма» – какого-либо воздействия настоящего на прочтение прошлого; можно лишь ограничить его отрицательное влияние на объективность. Прежде всего (к данному фундаментальному обстоятельству я еще вернусь) – потому что существует целый корпус специалистов, обладающих правом изучать и оценивать продукцию своих коллег. «Фукидид не является коллегой», – справедливо заметила Николь Лоро, показывая, что «История» этого автора, хотя и предстающая перед нами как некий документ, содержащий в себе «все серьезные гарантии, требующиеся от исторического труда, все же является не документом в современном смысле слова, а неким текстом, древним текстом, который есть прежде всего речевое сообщение и уходит своими корнями в риторику». Но позже я покажу – что прекрасно известно Николь Лоро, – что любой документ является памятником или текстом и никогда не бывает «чистым», т. е. абсолютно объективным. Получается, что, когда мы имеем дело с историей, осуществляется выход в мир профессионалов и предполагается возможность критики со стороны других историков. Когда один художник говорит о картине другого «это плохо сделано» или один писатель о книге другого – «это плохо написано», то никто не сомневается в том, что тем самым попросту говорится: «мне это не нравится». И когда историк критикует работу «коллеги», он, конечно же, может сам ошибаться, а его оценка в какой-то мере может быть обусловлена его личным вкусом, однако хотя бы частично его критика будет опираться на «научные» критерии. С самого зарождения истории историка оценивают мерой истинности. Справедливо или нет, но Геродот долгое время считался «лжецом», а Полибий в ХII книге своих «Историй», где он излагает собственные взгляды на историю, в особой степени нападает на своего «собрата» Тимея.

Исторические труды и исторические суждения, как утверждал Вольфганг Моммзен, поддаются лишь «интерсубъективному пониманию» и «интерсубъективной верификации». Эта интерсубъективность устанавливается суждениями других и прежде всего – других историков. Моммзен указывает три способа верификации: a) были ли использованы соответствующие источники и приняты во внимание результаты последних исследований? б) до какой степени эти исторические суждения близки к оптимальной совокупности всех доступных исторических данных? в) насколько строги, увязаны между собой и непротиворечивы предложенные или подразумеваемые автором объяснительные модели? Можно было бы найти и другие критерии, однако возможность достижения согласия между большинством специалистов по поводу ценности значительной части всех исторических трудов является первым доказательством «научности» истории и первым пробным камнем исторической объективности.

Если же мы все-таки захотим применить к истории максиму великого либерального журналиста К. П. Скотта «факты священны, мнение свободно», то следует сделать два замечания. Во-первых, если оставаться в пределах научной истории (далее я буду говорить об истории любителей), то поле мнения в истории оказывается менее обширным, чем полагают люди несведущие. Во-вторых, факты часто оказываются менее священными, чем предполагается, поскольку если точно установленные факты (к примеру, факт смерти Жанны д’Арк в 1431 году на костре в Руане может вызвать сомнение только у мистификаторов либо у беспардонных невежд) и не могут быть отвергнуты, то сам факт не является в истории существенным основанием объективности потому, что исторические факты являются приготовленными, а не непосредственно данными, и одновременно потому, что объективность в истории не означает полной подчиненности фактам.

Рассуждения по поводу построения исторического факта мы можем найти во всех трактатах, посвященных исторической методологии. Я сошлюсь лишь на знаменитую вступительную лекцию, прочитанную Люсьеном Февром во Французском колледже 13 декабря 1933 года: «Данные? Да нет же, сколько мы встречаем в истории созданного историком? Придуманное и приготовленное с помощью гипотез и предположений в результате кропотливого и вдохновенного труда... Выработать некий факт означает выстроить его. Если угодно, это значит обеспечить вопрос ответом. Когда же нет вопроса, остается лишь ничто». Исторический факт существует только внутри некоей истории-проблемы.


Макс Вебер


Имеются и два других свидетельства того, что историческая объективность не является полным подчинением фактам. Сошлемся сперва на Макса Вебера: «Любая попытка понять реальность (историческую) без субъективных гипотез не приведет ни к чему иному, как к хаосу экзистенцальных суждений о бесчисленном множестве разрозненных событий». Э.Карр с юмором говорит о «фетишизме фактов», свойственном историкам-позитивистам XIX века: «Ранке свято верит, что божественное провидение возьмет на себя заботу о значении истории, если он сам позаботится о фактах... Либеральная концепция истории XIX века тесно связана с экономической доктриной laisser-faire... То был век невинности, и историки разгуливали в садах Эдема… нагими и лишенными стыда перед богом истории. Потом мы познали грех и приобрели опыт падения, а те историки, которые считают себя сегодня освободившимися от философии истории (понимаемой здесь в смысле критической рефлексии по поводу исторической практики), простодушно и тщетно, подобно членам некоей колонии нудистов, пытаются воссоздать сад Эдема в собственном саду в пригороде».

Беспристрастность требует от историка лишь честности, объективность предполагает большее. Если память является ставкой, сделанной некоей силой, если она допускает сознательные и бессознательные манипуляции, если она ставится на службу личным или групповым интересам, то история, как и все науки, имеет своей нормой истину. Злоупотребления историей становятся фактами историка лишь тогда, когда он сам выступает как сторонник, представитель или слуга некоей политической власти. Когда Поль Валери заявляет: «История – наиболее опасный продукт из тех, которые выработала химия интеллекта... История оправдывает все, что угодно. В строгом смысле она ничему не учит, поскольку содержит все что угодно и дает примеры всего», оказывается, что этот столь проницательный в иных случаях ум попросту смешивает человеческую историю и историю научную и демонстрирует полное неведение в отношении труда историка.

Даже если Поль Вен и является в известном смысле оптимистом, то он прав, говоря: «Не видеть, что наука связана некоей нормой правдоподобия, – это значит ничего не понимать в историческом знании и в науке вообще... Уподоблять историческую науку национальным воспоминаниям, из которых она вышла, значит путать сущность вещи с ее происхождением; это все равно что не отличать химию от алхимии, астрономию от астрологии… С первых дней своего существования... история историков противопоставила себя социальной функции исторических воспоминаний и заявила о своей связи с идеалом истины и вниманием к чистой любознательности».

Будучи сначала честолюбивым намерением, историческая объективность складывалась постепенно, проходя через непрерывные пересмотры результатов исторической работы, трудоемкие и последовательно осуществляемые уточнения, накопление частичных истин. Это медленное движение истории к объективности наверное лучше всего выразили два философа.

Поль Рикёр в своем труде «История и истина» писал: «Мы вправе ожидать от истории известной объективности, объективности, которая ей приличествует; характеризует ее то, каким образом история родилась и возродилась; она всегда осуществляет уточнение официального и прагматичного наведения порядка в своем прошлом, чем занимаются традиционные общества. Это уточнение не отличается от уточнения, приводимого физической наукой по отношению к первичному упорядочению того, что было получено в процессе восприятия и из космологий, которые остаются зависимыми от него».

А у Адама Шаффа мы читаем: «Познание неизбежно принимает характер бесконечного процесса, который, идя в совершенствовании нашего знания от разнообразных подходов к реальности, воспринятой в различных аспектах, и накапливая частичные истины, приходит не только к суммированию познанного, к количественным изменениям в сфере нашего знания, но также и к качественным преобразованиям нашего видения истории».

Ле Гофф Ж. История и память – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2013

Сандро Боттичелли. Клевета.

Вопрос на самом деле немаловажный. Небольшая полемика на эту тему возникла у меня с одним обхамившим и оклеветавшим меня юзером в интернете. Фамилию этого клеветника и хама (по крайней мере, в отношении меня) я пока называть не желаю, - скажу лишь, что он был довольно длительное время моим френдом в фейсбуке, позиционирует себя в качестве профессионального историка, левый марксист по своим убеждениям (но не сталинист), в свое время сочувственно писал в комментах о М. Канторе (как близком ему независимом «левом», хотя позже просил и не считать себя его поклонником). Но ведь можно и не быть поклонником и соотносить при том какую-то раскручиваемую в масс-медиа персону к некоей симпатичной категории «своих», покушения на авторитет которых могут восприниматься весьма болезненно. Тем более, ряд статей Максима Карловича (об Энгельсе, Марксе, о выходе из несуществующего комсомола и проч.) юзер принял, что называется, «на ура». Мои выступления против Кантора в инете вызвали у него довольно резкую и неприязненную реакцию, и при первом удобном случае он не нашел ничего более удачного, чем вылить на меня «ушат помоев» на моей же странице в фейсбуке. Оклеветал, обхамил, оскорбил и в конце бодро приписал, что я могу ему не отвечать, так как он меня расфрендживает (и, следовательно, ответа читать не будет). Это называется: плюнуть и смело убежать, не дождавшись сдачи. Я, однако же, счел поведение юзера заслуживающим более сурового наказания, чем простое расфрендживание, и забанил этого типа (это означает, что мы в фб теперь невидимы друг для друга). Дело здесь не в идеологических или политических разногласиях, обозначу этот момент. Я толерантен к разным убеждениям (если они не экстремистские). Просто есть границы в отношениях, которые никому нельзя преступать. Человек повел себя так, за что в приличном обществе бьют, бывает, по морде.

Юзер этот ИМХО принадлежит к одной неприятной мне породе людей «знающих везде и всюду как правильно надо», упрямых менторов и ригористов, постоянно лезущих со своим уставом в чужой монастырь (монастыри), упертых и грубых, зашоренных и прямолинейных, одержимых манией наставления и поучения, обычно режущих везде,всюду и всем «правду-матку». Но часто бывает так, что режут да режут, а правда где-то потерялась, нет ее у них никакой. Так и здесь. И человеку независимому, как ни неприятно, приходится однажды сказать что-то вроде «поучайте ваших паучат», а в случае продолжающегося непонимания послать такого от себя в какие-то далекие пределы.

Юзер, однако ж, и после этой произведенной мной «хирургии» не успокоился и размазал ту же самую клевету на меня уже в отдельной статье (посте) в своей фейсбучной хронике и при том сделал это в какой-то невообразимо гадливой манере, перевирая мою точку зрения и мелочно донося о каких-то кажущихся ему важными нюансах в моем предосудительном (в его глазах) поведении.

Он написал про меня, что «указал на недобросовестность сего историка». Начну с того, что в недобросовестности обвинить меня может только или клеветник или сумасшедший. Но поскольку признаков безумия за юзером замечено не было, только некоторые глупости, то есть все основания отнести его к первой категории. Что касается того, что он на что-то там указал, то так указывать, т.е. бестолково тыкать пальцами в окружающих, как он, простительно только несмысшленым маленьким детям, а поскольку юзер - человек взрослый и возмужалый, то он вполне заслуживает того, чтобы по вытянутым указывающим ручонкам его хорошенько отлупили, что я и делаю здесь виртуальным образом.

Юзер обзывает меня «хамом» и лжет, называя «хамством» разоблачительную иронию, вполне адекватную теме полемики. Это с его стороны, - грубая передержка. Но вот, пожалуйста, врасширенном (и совсем непублицистичном) варианте моей статьи на ту же тему в «Русской линии» ирония исключена, и что, разве изменилось что-то в моей критике принципиально? Нет. Хотя текст стал, на мой взгляд, лучше и убедительнее.

Я горжусь этой публикацией. Тем, кто не читал, ее рекомендую.

Юзер даже не замечает кричащее противоречие в своем вводном абзаце - он упрекает меня в том, что я говорю с М. Кантором на языке «сплошной публицистики», а не в академическом стиле (о том, что есть и научно-популярный стиль юзер не слышал видимо или на время забыл) и тут же пишет, что указал мне на неправомерность применения научных методов к художественным произведениям. Указал! Во-первых, нашему условному «г-ну Птицыну» следовало бы определиться, что у меня в данном случае «сплошная публицистика» или «научные методы»? Первое радикально противоречит второму, - однако у моего ругателя получилось так, что в критике М. Кантора я грешен и в том и в другом, - то есть и в том, что вовсе не прибег к научным методам и … втом, что к ним… прибег (но не по должному адресу). Уже это противоречие позволяет признать его филиппику абсурдом. Во-вторых, нашему Птицыну хорошо бы научиться не только читать глазами чужие тексты, но пытаться их понимать. Я не критиковал художественные произведения М. Кантора в своих работах (хотя и считаю их претенциозной графоманией), а именно его исторические выкладки, претендующие (как заявлено и самим автором) на обоснованность и правдивость; они выражены в его интервью и публицистике, и в интервью, и да, в его последнем романе. Критикую и историософию, что, как можно понять, является основным содержимым художественно-публицистических выступлений М. Кантора. А почему собственно я не вправе (и именно как историк) этого делать? Птицын будет мне указывать? Далее у юзера в его посте пошли вызывающие у меня настоящий смех сравнения с… «Войной и миром» Л.Н. Толстого и «Бесами» Ф.М. Достоевского. Но почему именно эти великие имена упомянуты и их действительно глубочайшие великие романы? Почему он не вспомнит Пикуля или Радзинского? Что, он в самом деле не понимает, что упоминание Достоевского и Толстого в одном ряду с М. Кантором - просто несусветная глупость и пошлость?Юзер передергивает, хотя и сам, может быть, этого не замечает. У Толстого ведь главное - душевный мир его героев (в романе), а не исторические картины событий, не его вычурные размышления над историей. «Бесы» ФМД - да, полемически заострены против нигилистов, крайних революционеров-радикалов, но где же у него грубые искажения? Разве в «Бесах» нет грандиозной философии и глубочайших прозрений. Нет уж, давайте не будем ТАК издеваться над русской культурой. Только в том ряду, где Пикуль, Радзинский, Иван Шевцов и т.п., следует рассматривать убогие писания М. Кантора. Но речь не о художественной стороне, повторю это вновь.И Радзинский (и даже Пикуль) как писатели, полагаю, талантливее, их интереснее читать, чем М. Кантора. Разумеется, иных современных писак и не-историков историки могут (и в полном праве) разоблачать в исторических фальсификациях, да, без лукавства и называя вещи своими именами, - то есть фальсификации фальсификациями, а не как-то элегантно и обтекаемо, не как-то еще.

Фальсификация - это подделка. В данном случае подделка ахинеи под правду.

Этим грешен М. Кантор с сотоварищами.

Все дело в том, что такие творения производят в общественном сознании ЭФФЕКТ ЗАМЕЩЕНИЯ подлинного исторического знания. Читатели в массе своей охотнее обратятся к канторам, к их демагогии и высокопарному шарлатанству, к их велеречивым интервью, к историческим кускам их претенциозных романов, а не к историкам, не к их «сухим» и «скучным» работам. Историк вправе критиковать все, что пишется на историческую тематику, от каких бы авторов это ни исходило, и никто не может ставить пределы его деятельности как эксперта.

И чтобы сохранять «статус кво», считаю, надо подобных деятелей и профессиональным историкам иногда разоблачать.

Не гнушаться черной работой.

Помните, как начинается многотомная работа Николая Морозова «Христос»? Начинается она с описания работы комиссии по воссозданию обстоятельств победы большевиков в октябре 1917 г. Николай Морозов, выйдя из тюрьмы, был включён в состав комиссии в качестве одного из её руководителей. И вот, спустя ровно год после известных октябрьских событий, их участники, сколько можно было найти, были собраны, для того, чтобы они описали, что же происходило в День II съезда Советов. Все друг другу говорили: «Ничего ты не помнишь. Всё было совершенно не так. Ты не там стоял. Ты не там сидел. Это не он говорил, а другой говорил». Прошёл всего год! Если сегодня к вечеру мы попросим всех присутствующих описать, что происходило здесь, на этой конференции, то мы получим как минимум сто историй того, что здесь происходило. И, уверяю вас, эти истории не будут совпадать.

Мой ответ на вопрос «Возможна ли объективная история?» прозвучит так: «Конечно, нет». Прежде всего, потому, что все истории пишут люди, которые являются по определению субъектами. Я пишу книгу - я тоже субъективен. Я читаю свою книгу - это субъективная книга.

Что есть истина? Сегодня мы, по существу, пытаемся ответить на тот главный вопрос, который задавал Понтий Пилат Иисусу. Тот не ответил. «Что есть истина?» Если Господь не уверен, что знает ответ на этот вопрос, то вряд ли мы можем быть более самоуверенными, чем Всевышний. Хотя некоторые юмористы говорят, что историки даже более могущественны, чем сам Бог, потому что ему не под силу изменить прошлое.

Один из моих любимых историков, Марк Блок, говорил, что от настоящей истории должно пахнуть «человечиной». Там, где «человечина», там, безусловно, субъективность. И вряд ли в этом что-то плохое.

Много рассуждали о том, является или нет история наукой. В западных университетах, прежде всего англосаксонских, есть College of Arts and Sciences. В категорию Sciences история не попадает, её относят к Arts, то есть одному из искусств, и это не какое-то новое изобретение. Как мы помним, муза Клио относилась к музам искусства.

Конечно, есть и такая разновидность истории как клиометрия - математические методы, которые позволяют сделать более объективным наше знание, и я двумя руками высказываюсь за использование математических методов в изучении истории. Но и здесь есть проблема исходных статистических данных. В тех же англосаксонских странах популярна поговорка: «Есть три вида лжи - ложь, ложь наглая и статистика». Поскольку исходные статистические материалы, которые мы имеем, не всегда отражают объективную реальность, то, естественно, анализ этих данных не всегда может реальность отразить. Никто не будет говорить, что сведения Госкомстата являются абсолютно надёжными, поскольку данные Госкомстата составлены на основе отчётности предприятий. Никто не будет говорить, что отчётность каждого предприятия отражает реальное положение дел на этом предприятии. Даже если вы посмотрите данные по валовому внутреннему продукту государств, то у Всемирного банка и у Мирового валютного фонда вы увидите разные цифры. То есть даже объективное математическое знание в отношении истории людей вряд ли можно себе представить, хотя, конечно, это б

Все зависит от того, что мы хотим получить от нее.

Если речь идет о научных знаниях, то мы должны знать точно, что было на самом деле в прошлом, а не что нам кажется. Истрия, как наука, в этом случае должна быть объективной, она должна отражать реальную действительность, а не мнения отдельных людей.

Если история предназначена для влияния на общество, то она не может быть объективной. Для того чтобы влиять нужно что-то преувеличивать, а что-то преуменьшать, придумывать то, чего на самом деле не было, и замалчивать то, что было в действительности. Иначе добиться эффективного влияния одних людей на других невозможно. Но в этом случае история будет уже не наукой, а искусством. Все исторические труды, которые известны обществу, нужно воспринимать как некие художественные произведения разных авторов. В зависимости от социальных предпочтений такая история неотвратимо будет разной. Сколько авторов, столько и историй.

Нужно признать, что сегодня в мире нет науки история, а есть всего лишь художественные исторические произведения разных авторов. Исторические личности в них – это мифологические личности, такие, какими их хотели бы видеть авторам, и какими бы их хотели видеть читатели, для которых пишет автор. Чаще всего это люди, занимающих высокие кресла власти, или оппозиция власти.

Конечно, такой факт необъективности истории невозможно скрыть. Но поскольку противопоставить нечего, то принято считать, что объективной истории не может быть вообще, а, следовательно, косвенно подтверждают то, с чем историки не согласны – история в таком изложении не может быть наукой. Но историки хотят, чтобы их непременно считали учеными, а не писателями.

А можно ли все-таки превратить историю в науку, в объективное отражение прошлого?

Она может быть таковой, если отрешится от любых социальных ценностей и морали. В настоящей науке нет морали, она либо правильно отражает закономерности поведения природы, в том числе человека и общества, либо ложно. И все. А уж, как и кто будет использовать найденные исторические закономерности в своей деятельности – не имеет отношения к науке. Любые научные знания можно использовать и во благо, и во зло. Но без настоящих знаний закономерностей происходивших событий невозможно строить успешно и будущее.

Историю как науку нужно создавать с нуля, поскольку ее еще не было.

Начать нужно с фильтрации исторических фактов. Нужно отбросить все факты, которые вызывают сомнения, и оставить то, что ни у кого не вызывает сомнений. Например, была или не была Сталинградская битва в 1942 году? Это исторический факт достоверный, объективный, поскольку у него нет противников. И так далее. Пусть мы потеряем многие факты, которые попали в разряд сомнительных, но лучше меньше, чем много информации, но ложной. В настоящей истории не должно быть эмоциональных оценок личностей, плохие они или хорошие. Гитлер или Сталин в этой истории не должны выглядеть палачами и шизофрениками, а лишь проводниками определенных социальных идей и систем управления жизнью общества. Выявления того, что дали эти системы не только разрушительного, но и положительного в некоторых областях деятельности, поможет для будущего что-то заимствовать и в этом негативном опыте прошлого для успехов в будущем. Эти исторические события при отсутствии политических пристрастий помогут понять и многое негативное в современном обществе, но в условиях экстремальных исторических условиях они проявились более масштабно и наглядно. Поскольку закономерности исторических событий не выявлены, (история учит лишь тому, что ничему не учит), эти негативы неотвратимо будут присутствовать в современном обществе, и будут проявляться в будущем.

Итак, история, как наука, не должна воспитывать массы, иначе она превращается в художественные произведения. Она должна стать неинтересной для масс, как и любая наука, но должна стать надежным инструментом для успешного проектирования будущего. Она остро необходима, в первую очередь, для тех, кто занят проектированием создания условий для успешного развития общества, кто не хочет ошибиться в этом проектировании. А для этого нужно видеть прошлое таким, каким оно было на самом деле, то есть нужна объективная история, история, как наука, а не как мнения отдельных личностей.

P.S. Характер обсуждения статьи позволяет признать абсурдность истории, как субъективной науки, что иной она не может быть. Сам термин - "субъективная наука" - абсурден. Наука - область деятельности, которая занимается производством только объективных знаний поведения природы, а человек и общество всего лишь ее небольшая часть. А то, что может быть субъективным, к настоящей науке не имеет никакого отношения по самому определнию.

И еще, регистрация исторических фактов, - это не наука, а всего лишь материал, с которым могут работать ученые. Настоящая наука устанавливает объективные закономерности появления тех или иных событий. При каких условиях они могли появиться, а при каких не могли, и по какой причине. Установление таких исторических закономерностей и должно быть областью деятельности будущих ученых историков, среди которых должны появиться такие же масштабные личности как Ньютон или Менделеев в естественных науках.

Все зависит от того, что мы хотим получить от нее.

Если речь идет о научных знаниях, то мы должны знать точно, что было на самом деле в прошлом, а не что нам кажется. Истрия, как наука, в этом случае должна быть объективной, она должна отражать реальную действительность, а не мнения отдельных людей.

Если история предназначена для влияния на общество, то она не может быть объективной. Для того чтобы влиять нужно что-то преувеличивать, а что-то преуменьшать, придумывать то, чего на самом деле не было, и замалчивать то, что было в действительности. Иначе добиться эффективного влияния одних людей на других невозможно. Но в этом случае история будет уже не наукой, а искусством. Все исторические труды, которые известны обществу, нужно воспринимать как некие художественные произведения разных авторов. В зависимости от социальных предпочтений такая история неотвратимо будет разной. Сколько авторов, столько и историй.

Нужно признать, что сегодня в мире нет науки история, а есть всего лишь художественные исторические произведения разных авторов. Исторические личности в них – это мифологические личности, такие, какими их хотели бы видеть авторам, и какими бы их хотели видеть читатели, для которых пишет автор. Чаще всего это люди, занимающих высокие кресла власти, или оппозиция власти.

Конечно, такой факт необъективности истории невозможно скрыть. Но поскольку противопоставить нечего, то принято считать, что объективной истории не может быть вообще, а, следовательно, косвенно подтверждают то, с чем историки не согласны – история в таком изложении не может быть наукой. Но историки хотят, чтобы их непременно считали учеными, а не писателями.

А можно ли все-таки превратить историю в науку, в объективное отражение прошлого?

Она может быть таковой, если отрешится от любых социальных ценностей и морали. В настоящей науке нет морали, она либо правильно отражает закономерности поведения природы, в том числе человека и общества, либо ложно. И все. А уж, как и кто будет использовать найденные исторические закономерности в своей деятельности – не имеет отношения к науке. Любые научные знания можно использовать и во благо, и во зло. Но без настоящих знаний закономерностей происходивших событий невозможно строить успешно и будущее.

Историю как науку нужно создавать с нуля, поскольку ее еще не было.

Начать нужно с фильтрации исторических фактов. Нужно отбросить все факты, которые вызывают сомнения, и оставить то, что ни у кого не вызывает сомнений. Например, была или не была Сталинградская битва в 1942 году? Это исторический факт достоверный, объективный, поскольку у него нет противников. И так далее. Пусть мы потеряем многие факты, которые попали в разряд сомнительных, но лучше меньше, чем много информации, но ложной. В настоящей истории не должно быть эмоциональных оценок личностей, плохие они или хорошие. Гитлер или Сталин в этой истории не должны выглядеть палачами и шизофрениками, а лишь проводниками определенных социальных идей и систем управления жизнью общества. Выявления того, что дали эти системы не только разрушительного, но и положительного в некоторых областях деятельности, поможет для будущего что-то заимствовать и в этом негативном опыте прошлого для успехов в будущем. Эти исторические события при отсутствии политических пристрастий помогут понять и многое негативное в современном обществе, но в условиях экстремальных исторических условиях они проявились более масштабно и наглядно. Поскольку закономерности исторических событий не выявлены, (история учит лишь тому, что ничему не учит), эти негативы неотвратимо будут присутствовать в современном обществе, и будут проявляться в будущем.

Итак, история, как наука, не должна воспитывать массы, иначе она превращается в художественные произведения. Она должна стать неинтересной для масс, как и любая наука, но должна стать надежным инструментом для успешного проектирования будущего. Она остро необходима, в первую очередь, для тех, кто занят проектированием создания условий для успешного развития общества, кто не хочет ошибиться в этом проектировании. А для этого нужно видеть прошлое таким, каким оно было на самом деле, то есть нужна объективная история, история, как наука, а не как мнения отдельных личностей.

P.S. Характер обсуждения статьи позволяет признать абсурдность истории, как субъективной науки, что иной она не может быть. Сам термин - "субъективная наука" - абсурден. Наука - область деятельности, которая занимается производством только объективных знаний поведения природы, а человек и общество всего лишь ее небольшая часть. А то, что может быть субъективным, к настоящей науке не имеет никакого отношения по самому определнию.

И еще, регистрация исторических фактов, - это не наука, а всего лишь материал, с которым могут работать ученые. Настоящая наука устанавливает объективные закономерности появления тех или иных событий. При каких условиях они могли появиться, а при каких не могли, и по какой причине. Установление таких исторических закономерностей и должно быть областью деятельности будущих ученых историков, среди которых должны появиться такие же масштабные личности как Ньютон или Менделеев в естественных науках.

 

Возможно, будет полезно почитать: